Революция для «чайников»

Общество, где вместо того, чтобы конкурировать, люди будут сотрудничать, а равенство сменит социальное расслоение – давняя мечта человечества. Истоки социалистической идеологии историки возводят иногда к Платону, иногда к учению Иисуса, иногда к средневековым ересям, иногда к утопистам, иногда к радикальным течениям Английской и Французской революции. Надо отметить, что речь шла не только об идеях. Имели место и попытки воплотить их на практике. В 19 веке счет людей, пытавшихся организовать жизнь в общинах в соответствии с теориями Сен-Симона, Фурье и других социалистов-утопистов, шел на сотни тысяч.

Однако, по-настоящему массовым социализм сделал Маркс, сказавший, что капитализм обречен, а новый строй неизбежен. Кроме английской лейбористской партии все остальные левые партии Европы сформировались под сильным влиянием марксизма.

После введения в европейских странах всеобщего избирательного права в лагере произошел раскол: одни социалисты по-прежнему хотели революции, другие – начали ратовать за парламентские методы борьбы и постепенные реформы. Зачем, мол, революция, если можно обойтись без этого.

Ленин оказался самым последовательным сторонником революции, который безжалостно отсекал всех, кто хоть чуть-чуть в ней сомневался. Это был, пожалуй, самый бескомпромиссный политик в истории. Он не искал союзников, а обвинял их в предательстве интересов дела и избавлялся от них. Ленин дополнил учение Маркса крайне важным с практической точки зрения тезисом о партии-авангарде. Еще в 1902 году он написал, что сам по себе пролетариат политических требований не сформулирует и биться за власть не будет, он ограничится тред-юнионизмом – борьбой за «хлеб и масло». Поэтому движение пролетариев должна возглавить партия. Получилось вполне себе элитистское учение. По сути, Ленин разделил людей на тех, кто к самостоятельным действиям не способен, и тех, кто их должен возглавлять. Это не понравилось очень многим. Например, последователям Бакунина, анархистам. Они выступили против иерархий и против идеи партии-гегемона. По сути это та же самая дискуссия, которую наши политтехнологи запустили после первого украинского Майдана и с тех пор вспоминают о ней после каждого более-менее успешного выступления оппозиции: что сильнее – сети или иерархии.

По поводу того, что сами по себе люди, без вмешательства профессиональных политиков, не сумеют сформулировать политические требования, Ленин оказался скорее прав. Масса локальных протестов в стране не политизируется. Протестующие сами с гордостью говорят, что они «вне политики» и не очень охотно взаимодействуют с политическими партиями.

Заканчивая тему выбора между парламентскими и непарламентскими методами борьбы, скажу, что Маркс не облегчил своим последователям задачи поиска ответа на вопрос, какой путь лучше. С одной стороны он создал теорию пролетарской революции и диктатуры пролетариата, но с другой – под занавес – сказал, что в некоторых странах – там, где рабочие получили право голоса, – социалисты могут придти к власти мирным путем. В общем, после раскола сторонники реформ и парламентских методов стали называться социал-демократами, сторонники революции же, со временем, стали называть себя коммунистами.

Многие долгое время пытались усидеть на двух стульях. Каутский (главный европейский марксист после Маркса), например, записал в Эрфуртской программе, что реформы нужны не ВМЕСТО революции; реформы – это ПУТЬ К революции. Однако, в конце концов, по мере того, как стулья стали разъезжаться, всем пришлось выбирать и большинство сторонников Каутского оказались в лагере социал-демократов...

Классика марксизма предполагала, что революцию сделают пролетарии, значит, произойдет она там, где этот класс наиболее многочислен, – то есть, в Европе, а не в аграрной России. Ленин, в принципе, с этим соглашался и долгое время российские большевики считали своим передовым отрядом Каутского и немцев. Изменила ситуацию в первую очередь война. Протестные настроения начали расти и в России.

Тем не менее, когда в феврале 1917-го начались выступления сначала требовавших хлеба женщин, затем студентов и рабочих, это стало полной неожиданностью для всех политиков, в том числе и большевиков. Выступления были спонтанными и стихийными, однако после того, как на сторону восставших перешла часть военных Петроградского гарнизона (в первую очередь Волынского полка) – неожиданно успешными. Политики подтянулись только через несколько дней. Депутаты Госдумы обратились к генералитету и сказали, что для сохранения порядка и продолжения войны нужна отставка царя. Царь подписал отречение. На это понадобилось всего 12 дней.

Главный урок революции заключается в ее неожиданности и спонтанности. Она может произойти сама по себе и внезапно. Вчера еще спокойный народ может вспыхнуть в течение нескольких дней. Этого не смогут предсказать даже профессионально занимающиеся подготовкой этой самой революции люди. Известно, что ровно за месяц до того, как все свершилось, Ленин читал молодежи лекцию в Цюрихе и в числе прочего сказал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Милюков вспоминал, что ровно в канун начала выступлений состоялось собрание представителей левых партий, большинство участников которого высказывались в том духе, что движение идет на убыль и что правительство победило.

Здесь, кстати, уместно вспомнить другой тактически важный урок (хотя скорее это урок революции 1905 года) – точно также быстро революционный порыв масс может и угаснуть.

Симпатии масс во время революции – вещь очень непостоянная. Они быстро меняются. Весной 1917-го самыми популярными были умеренные левые и кадеты. После провала июньского наступления на фронте резко возросли котировки РСДРП(б) – ведь именно большевики были наиболее последовательными противниками «империалистической» войны, которая, как в тот момент стало очевидным, победой и не пахла. Через месяц, после июльских беспорядков, которые, как казалось, организовал Ленин с соратниками (хотя, на самом деле, это было спонтанное выступление солдат, не хотевших ехать на фронт), их популярность упала, зато вырос рейтинг крайне правых – тех, кто обещал железной рукой покончить с хаосом и анархией. После поражения корниловского мятежа, однако, люди опять бросились в объятия большевиков. К весне 1918 года пришла новая волна разочарований: растущая безработица и ухудшающееся продовольственное снабжение заставили жителей многих городов снова отвернуться от них.

Весной 1917-го доминировал всеобщий энтузиазм по поводу демократии, свобод, гражданских прав и конституции, однако уже к лету все это стало отходить на задний план. Хотелось хлеба и безопасности. По-поводу последней важнейший урок 1917-го будущим революционерам (реформаторам) заключается в том, что особенно аккуратным им необходимо быть, реформируя силовые органы. И уж тем более ни в коем случае им не следует объявлять амнистию уголовникам, как это сделал Керенский. Ухудшение криминогенной ситуации незамедлительно приведет к разочарованию в свободах и росту запроса на «наведение порядка». Надо помнить, что потребность в безопасности – базовая и находится в пирамиде Маслоу в самом ее основании. Следовать этому совету очень трудно, потому что именно силовики представляются профессиональным революционерам главными врагами и их хочется разогнать в первую очередь.

Второй урок той эпохи на первый взгляд противоречит предыдущему. Надо помнить – энтузиазм по поводу свобод не будет долгим, поэтому с базовыми реформами (в отличие от второстепенных) лучше не затягивать. Если бы умеренные не тянули с созывом Учредительного собрания, то большевики, скорее всего, так и не успели бы набрать сил.

Важнейший урок событий столетней давности – слова, сказанные Каутским еще в 1902 году: «Революция, выросшая из войны, - признак незрелости революционного класса и, зачастую, причина его дальнейшей слабости». Если бы не война, то революция, возможно, не потребовала бы для утверждения своих результатов таких потоков крови.

В революции есть два вида энергии: негативная и позитивная. Первая - это то, что называется протестными настроениями. Вторая - понимание того, чем ты хочешь существующий порядок заменить. Одно вовсе не гарантирует наличия другого. Негатив может существовать и без позитива.

Успешной будет только та революция, в которой объём позитивной энергии перевесит объём энергии негативной. В случае доминирования негатива победить протестующие не смогут.

Сравнить, например, США и Россию. Почему у нас за сто последних лет произошло две революции, а у них - ни одной? У них что, протестных настроений не было что-ли? Были, и не слабее наших. И в начале ХХ века, и в 30-е годы, и в 60-е, и сейчас. Разница между нами в том, что в случае с Россией критическая масса избирателей поверили в новые проекты (социализм в начале века; капитализм - в конце), а американцы оказались более недоверчивыми.

Почему так получилось? Потому что долгие годы реального участия в политике через выборы и местные инициативы сформировали у них определённый скепсис в отношении предлагаемых идей. Они слишком часто обжигались и научились понимать, что между идеей и ее реальным воплощением в жизнь - гигантская пропасть. В России такого опыта не было, не было, соответственно, и скепсиса. Когда новая идея захватывала умы, она не встречала практически никакого сопротивления. Нам казалось, что стоит нам только захотеть и мы тут же перевернем небо и землю.

Тот, кто имеет большой практический опыт работы в органах государственной власти, поймёт, что я имею в виду. Он хорошо знает, как мало, в сущности, мы можем что-то изменить...

Итак, да здравствует опыт и демократия, который этот опыт даёт! Именно демократия - лучшая прививка от майданов и революций.